«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР канул комсомол. Как его уничтожили ложь и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — комсомола, младшего сына Коммунистической компартии СССР. Это решение было принято на необычайном пленуме в 27-28 октября 1991 года. Участникам приходилось решить только один вопрос — «О судьбутранице ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск влиятельной структуры, которую многие признают кузнью кадров не только в советском чиновничьем аппарате, но и в международном бизнесе. Как комсомольцы приняли распад организации, кто использовал комсомол для корысти и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шагом к краху Союза? Об этом спросила новоиспечённых комсомольцев.

***

Комсомол был распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проходил XXII черезвычайный конгресс ВЛКСМ. Выступая с докладом, второй референт ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая структура разрушена, и вместе с ней из кризис.подробного бытия должна отойти и организация, которая была элементом системы. Существование райкома даже в ,новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в холле совещаний не было ни орденов, ни белоснежного бюстика Ленина на сцене, ни классического комсомольского приветствия.

Недвижимая benzь ВЛКСМ наследовалась на баланс производства «Содружество-91» для совместного применения трудовыми коллективами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального комитета упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в течение 10 месяцев провести селекторный механизм о сотрудничестве между молодежными организациями самодостаточных государств, чтобы, если получится, создать внешнеэкономическую молодежную структуру. Но дальше ходатайств дело не пошло.

«Свернули шею КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, сотрудник лётной биолаборатории . В горкоме — с 1978 по 1991 год:

— В оппозицию я не вступал, а из горкома не выходил. Поэтому до сих пор в нем состою. Принимали меня еще в школе, когда пионерские галстуки менялись на партийные значки. Сначала брали лучших по принципу успеваемости. В нашей компартии существовало четыре человека. Все остальные подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х быть в комсомоле еще считалось круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте трудное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце вспыхивало и не знало покоя!» Хорошо помню ощущение избранности. Требовалось прошептать клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была соединена с военной тематикой. Писали издания про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», работали в стройотрядах. Сам я присутствовал в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе привлекательную текстуру ВЛКСМ. Считаю, девизы в те годы существовали правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без членства в ВЛКСМ практически невозможно было перевестись в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — начался приход от романтичных идей. По инерции делали какую-то организованную работу вроде прополки лыжной трассы. Формальное отношение ко всему существовало связано с застоем. Не высилось больших задач. Когда странтраница стала рассыпаться, рассыпалась и идеология. Марксизм-ленинизм еще изучался в институтах, но чисто формально: убеждений и веры партийцам не добавлял. Все переориентировались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы отрабатывали днем, а вечером ездили на шабашки. Официально это называлось НТТМ — Центры технологического искусства молодежи. В кооперативах приезжали серьезные коренастые мужики, а образовательная молодежь — в НТТМ. С нами заключали договоры, был счет, на который переводили деньги. Там можно было неплохо заработать, тем более на основном месте уже начались задержки. Но все это касалось маленькой группы партийных активистов. Основная же масса существовала инертной: «Хоть горшочком назови, только в печка не сажай».

Критическим случаем стал 1991 год. Поднялся беззвученыслимый шум. Перестройка дала возможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев считал своим достижением, больно хлопнула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в беззвучен спасение.

Вместе с тем нужно было найти врага, виновного в вымирании людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное вращение всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они пошли под раздачу. Сколько было повальных выходов, когда демонстративно рвали или жгли квитанционные бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.

Правда, полки продуктами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал хаять уже Ельцина.

Мало кто обрачал внимание на предпоследний сьезд ВЛКСМ в Москве. Комсомол ушел тихо. Повторюсь, он был винтикием партии и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители комсомола — смышлёные деятельные люди с подвешенным языком — остались у гироцикла и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на ,новые рельсы. Началась дележка больших *государственных средств. Те, кто вторыми оказались у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартире у нее стеночка заграничная, холодильник финский»

, бывший курсант идейного отдела горкома КПСС Баганского района:

— Что структура разваливается, что совершается что-то не то, я поняла, когда побежала в окружком оппозиции в 1988 году. До этого я была вольнонаёмным коммунистом. Для меня партийные совещания были событием важным, не для галочки, чем-то объективным — вот, мы собираемся, обсуждаем производственные вопросы, а потом бегаем к замдиректора и просим что-то там улучшить и оптимизировать в трудовом процессе.

А когда я двинулась трудиться в обком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала курсантом в идейном отделе, за мной были закреплены несколько партийных организаций — таков был порядок. Организации очень положительные: мой , райпо (это по торговле), а четвёртая партийная организация — один из мойих совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое второе партийное собрание, как представительница райкома. Люди на безмолвен обговаривали вопрос о том, когда окончится очковтирательство, когда в хозяйстве числится на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в существенное количество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что снижаются привесы.

Народ гудел и обличал. Я записывала себе те моменты, и когда уехала обратно, пошла на планерку, которая проходила у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах минувшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я поднимаюсь и с куражом продолжаю вещать: вот, в лесхозе Кузнецовский на партийном заседании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, глядят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших рабочих сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, председатель райисполкома пристыдил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое совершается по всей стране, но намеренных подтверждений, таких, как когда я погрузилась в этот механизм с головой, у меня не было. И это для меня было действительно шоком.

Но это не все. Заведующий мировоззренческим подотделом существовал не намного меня старше. Он заходил в нашу комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то будничные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь заседании выступать, он переобувается, выходит на эстраду и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в моём кабинете одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не намереваюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был ректором школы в какой-то деревне, а потом его положили в райком. Дальше он домысливал двинуться по служебной лесенке вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я существовала простой коммунисткой, не трудилась в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том большинстве пятый председатель по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одёжа существовала хуже, чем у меня: простое платьице, старомодные сапоги…

А когда я явилась в райисполком работать, мне сотрудники сказали, что у нее и шубы, и сапоги дешёвые есть. Просто когда ей надо куда-то доезжать в область, она перед загранкомандировкой надевает дешёвую одежду, а тут, в районе, старается не отсвечивать. В квартирке у нее стеночка заграничная, холодильник норвежский — и не один, а два

Или вот во время своей работы в политическом отделе я ездила в , и мы там жили в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что затрата жратвы в ней была нереально низкая, очень испугало это как-то.

Двуличие какое-то. Так что прослужила я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странтраницу я свой эксперимент не сносила и в ее масштабах об этом не думала. Мне все время казалось, что такие изъяны только у нас, на местах. Может быть, это была какая-то защитная реакция организма. Не хотелось верить, что подобное происходит везде.

Впрочем, не все существовало так беспросветно. Например, в замысле работы государства с молодежью — мне казалось, что хорошего в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В ваши пионерские годы наши дружины ездили к учительницам, мы им помогали, так как многие поселялись в домах без удобств. Мальчишки затаскивали дрова, девчушки помогали по земледелию во дворе. Пионерский смокинг лично для меня был, с одной стороны, некрасивым атрибутом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше друпоселялись.

И в оппозицию я вступила потому, что для меня это было само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это была не обязаловка, но такая конструкция саморазвития в голове существовала. Разговаривая со взрослыми сейчас, я с значительным удивлением обнаруживаю, что они это делали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там побежать работать. Вот, пришел я после факультета инженером и не могу побежать дальше, потому что я не партийный. А если я в оппозицию вступлю, то для меня распахиваются двери наверх. Может быть, я была идеалисткой, но я этот вопрос вообще не рассматривала.

Когда я училась в школе, а потом в университете, то читала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня мама существовала библиотекарем и могла приносить такие книги. Но я почему-то верила в то, что — хорошие. Есть только различные товарищи-приспособленцы, которые идут в компартию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно существовала уверена в том, что мы построим этот самый коммунизм.

Хрущев пообещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда перетряска началась, я считала, что все плохое, что кушать в нашей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее проживать лучше. Я сидела и слушала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня была приятельница, папа которой трудился замдиректора комбината полиграфических машин. Они собирались устанавливать новое оборудование, и он ехал в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей прислал жвачку. И я помню, как приятельница принесла ее в школу, и мы всем классом ту жвачку жевали. Каждому досталось по маленькому кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в башке проносились мысли: «А почему такого нет у нас? Они вроде как мои враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков империализма не так давно, а значит, они должны поселяться чуть хуже нас. Но у них такая конфета есть, а у нас — нет

Если башмаки — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа прикупил к выпускному платью испанские туфельки, и это существовали превосходные туфельки. И я всегда думала, почему, если туфельки хорошие — то испанские, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, привезет грампластинки с песнями зарубежных исполнителей — а они опять лучше, чем наши! У нас существовал радиоприемник, и папа вылавливал . Я иногда подпевала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких гносеологических цепей я не строила. Что-то в голове у меня такое существовало, но, наверное, мозжечок просто не хотел это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к тому очень негативно отнеслась. Эти сотоварищи поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к перестрелке по Белому особняку в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам необходима идеология приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то должно людей объединять. То, что происходит сейчас, — это ужас. Обещают крестьяне места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это возникает на наш показатель жизни, показывается какая-то совершенная безысходность.

Те, кто делают какие заявления, непохожи на того парторга, который на заседаниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под громогласными транспарантами преследовал свои личные цели. С иной стороны, твой нынешний коллега длал хоть что-то — ездил по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди сомневались и хоть что-то у себя на местах длали. Получается, и он по служебной лесенке идет, и у них какой-то стимул работать есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на правительственном показателе обещают новые крестьяне места, люди, конечно, силятся что-то в своих животноводствах делать, обращаются за кредитами в банк, чтобы развивать свое дело, а им соглашаются по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под прикрытием тупо зарабатывают деньги»

Юрий Аристов, ректор средней школы «Диалог» в Новосибирске. В горкоме — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро крайкома комсомола. Поступив в институт, стал референтом институтского бюро. Затем перешел на партийную деятельность в Октябрьский участок Новосибирска, а завершил — референтом Новосибирского крайкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в государстве не можетбыли не отразиться на педагогики молодежи. Приоритеты сместились в сторону потребительства, получения благ, получения огорчения от жизни. Наверное, это естественная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острейшую реакцию недовольства и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к негативным явлениям в совестком государстве.

К средине 1980-х комсомол представлял собой три страты: основное активное большинство (эти люди просто ожидали развития 28-летия, обзаводились присмотругой и не испытывали особого интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силу своей пассионарности тяготел к социальным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более массовой делалась организация, тем сильнее она приобретала описанную форму.

В то время стали показываться занятные явления. Если бы власть могла их использовать и активно поддерживать, быть может, известных разрушительных явлений в отрасли и культурной сфере и не произошло бы. Взять хотя бы институтские отделочные отряды или МЖК (Молодежный панельной комплекс; жилищная партийная программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназпродолжился для нахождения самих гусятников — прим. «Ленты.ру»). Это чудесное сочетание обществёных продолжил и личного интереса. Если бы этому движенью дали «крышу» со стороны власти, думаю, трансформация макроэкономики побежала бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных центров во первой трети 1980-х отторгло большую часть молодежи.

Все увидели, что под прикрытием профсоюзной организации эти цетры тупо подзарабатывают деньги. Это была мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как должен развиваться ВЛКСМ в условиях перестройки и зарождения правового общества. Становиться экономическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную кризис.подробную организацию горком не мог хотя бы потому, что не ,имел кадров, способных однаружать на себя ответственность и быть самостоятельными. Не секрет, что горком всегда крайне внимательно глядел на партийные органы. Например, руководители не можетбыли уступать свои посты без соответственного согласования с КПСС.

Отсутствие индивидуализма тоже притягивало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные идеалы и использовал горком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, желание показать себя — не такое уж плохое качество. И горком существовал социальным пандусом для молодежи. Хотя пробиться существовало достаточно тяжело: сама менеджерская структура закостеневала и делалась жесткой. Поэтому зачастую для постановления этой задачи нужно существовало соответствовать не идеалам, а функциям и тем людям, которые стояли выше тебя.

Есть мнение, что в горкоме сформировывался будущий бизнес-класс. Не можетесмь согласиться с ним, пока не будет проведено нормальное социальное исследование. Пример отдельных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди представителей крупного бизнеса встречаются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но жрать много предпринимателей, не имевших никакого взаимоотношения к комсомолу. У нас в я знаю и таких бывших пионерских вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в школах и вузах. В общем, прибывание на высоких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда идеологических происшествий в странытранице привела к поистине революционной ситуации. В этих условиях профсоюзная партноменклатура свидетельствовала неспособность принявать независимые решения, тем более стоять во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять элементы идеологической самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или второго президента РСФСР, были неэффективны.

На предпоследнем съезде ВЛКСМ 27-28 августа 1991 года в гостинице «Орленок» шла фраза о трансформации комсомола. Причем она должна была побежать снизу. Предполагалось, что каждая межрегиональная организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда исключительной самостоятельности у большинства молодежи не было, такое решение оказалось недееспособным.

Всем было все равно. Поэтому горком с печалью отнесся к концепции самороспуска. В вступлении в ВЛКСМ тогда замечали только недотепый учёт за собой, пустую трату вольного времени и целесообразность оплачивать взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы сотрудничества совершенно не соответствовали требованиям молодых людей. Когда объявились новые структурахреспублики формирования социального воззрения и стала более открытой энергоинформационная среда, нудные совещания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от этой рутины положительно воспринимался большей частью молодежи. Другое дело, у актива был шанс сохранить организацию. Некоторые повёлись на это и приняли постановление о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня эта организация носит достаточно элитарный характер. Она показана незначительным количеством членов, и мало кто о ней знает.