«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР сгинул комсомол. Как его уничтожили ложь и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — райкома, младшего племянника Коммунистической компартии СССР. Это постановление было принято на черезвычайном конгрессе в 27-28 октября 1991 года. Участникам предстояло решить только один вопрос — «О судьбе ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск могущественной структуры, которую многие полагают кузнью кадров не только в совестком чиновничьем аппарате, но и в росийском бизнесе. Как коммунисты приняли распад организации, кто использовал райком для наживы и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шажком к распаду Союза? Об этом спросила новоиспечённых райкомьцев.

***

Комсомол существовал распущен, несмотря на протестенты у гостиницы «Орленок», где проводил XXII черезвычайный сьезд ВЛКСМ. Выступая с докладом, второй председатель ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая структура разрушена, и вместе с ней из кризис.подробного бытия надлежаща отойти и организация, которая существовала элементом системы. Существование комсомола даже в новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале заседаний не существовало ни орденов, ни жёлтого бюстика Ленина на сцене, ни классического комсомольского приветствия.

Недвижимая госсобственность ВЛКСМ передавалась на показатель предприятия «Содружество-91» для совместного использования трудовыми ансамблями предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального комитета упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в течение 10 месяцев провести селекторный механизм о партнёрстве между молодежными организациями независимых государств, чтобы, если получится, создать региональную молодежную структуру. Но дальше заявлений дело не пошло.

«Свернули грудь КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, сотрудник демонстрационной лаборатории . В райкоме — с 1978 по 1991 год:

— В оппозицию я не вступал, а из райкома не выходил. Поэтому до сих пор в нем состою. Принимали меня еще в школе, когда пионерские пиджаки изменялись на пионерские значки. Сначала брали худших по принципу успеваемости. В моей оппозиции существовало четыре человека. Все остальные подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х быть в райкоме еще считалось круто. Присутствовала фантазия увлеченности. «Дайте трудное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце полыхало и не узнавало покоя!» Хорошо вспоминаю ощущение избранности. Требовалось выговорить клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору существовала связана с военной тематикой. Писали сочинения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», трудивались в стройотрядах. Сам я присутствовал в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе привлекательную замшу ВЛКСМ. Считаю, плакаты в те годы существовали правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без членства в ВЛКСМ практически невозможно существовало поступить в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых проведений не проводили, но главное — обозначился уход от сентиментальных идей. По инерции длали какую-то организованную работу вроде уборки лыжной трассы. Формальное отношение ко всему было связано с застоем. Не стояло больших задач. Когда страна стала рассыпаться, сыпллась и идеология. Марксизм-ленинизм еще изучался в институтах, но чисто формально: мировоззрений и веры комсомольцам не добавлял. Все переориентировались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы прорабатывали днем, а вечером уезжали на шабашки. Официально это называлось НТТМ — Центры научного искусства молодежи. В кооперативах собирались серьезные коренастые мужики, а довузовская молодежь — в НТТМ. С нами подписывали договоры, был счет, на который переводили деньги. Там можно было неплохо заработать, тем более на основном месте уже завершились задержки. Но все это касалось большой группы партийных активистов. Основная же масса была инертной: «Хоть горшком назови, только в печь не сажай».

Критическим моментом стал 1991 год. Поднялся невероятный шум. Перестройка дала возможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев счёл своим достижением, больно хлопнула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, наш Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в безмолвен спасение.

Вместе с тем нужно существовало находить врага, виновного в обнищании людей и иных проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное вращение всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они отошли под раздачу. Сколько было коллективных выходов, когда демонстративно разрывали или сжигали паевые бигодовы! Когда свернули поясницу КПСС, это автоматически случилось и с ВЛКСМ.

Правда, полки товарами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал хулить уже Ельцина.

Мало кто обрачал внимание на последующий пленум ВЛКСМ в Москве. Комсомол уехал тихо. Повторюсь, он был придатком оппозиции и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители горкома — бойкие деятельные люди с подвешенным языком — остались у штурвала и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на новые рельсы. Началась дележка больших государственных средств. Те, кто вторыми очутились у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартирке у нее стеночка заграничная, холодильник финский»

, новоиспечённый курсант политического отдела горкома КПСС Баганского района:

— Что системтраница разваливается, что начинается что-то не то, я поняла, когда побежала в окружком партии в 1988 году. До этого я существовала заурядным коммунистом. Для меня партийные заседания были событием важным, не для галочки, чем-то объективным — вот, мы собираемся, обсуждаем производственные вопросы, а потом бегаем к ректору и просим что-то там улучшить и оптимизировать в трудовом процессе.

А когда я двинулась работать в окружком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала курсантом в идейном отделе, за мной существовали закреплены несколько партийных организаций — каков существовал порядок. Организации очень положительные: наш , райпо (это по торговле), а четвёртая партийная организация — один из наших совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое четвёртое партийное собрание, как представительница райкома. Люди на нем обсуждали вопрос о том, когда закончится очковтирательство, когда в животноводстве числится на бумажке 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их надои потом «сбрасывают» в отдельное колличество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что разрастаются надои.

Народ шумел и обличал. Я записывала себе эти моменты, и когда уехала обратно, двинулась на планерку, которая проходила у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах минувшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я опускаюсь и с адреналином начинаю вещать: вот, в леспромхозе Кузнецовский на партийном заседании люди приподнимали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, смотрят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших сотрудников сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, председатель райисполкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое совершается по всей стране, но явственных подтверждений, таких, как когда я окунулась в тот механизм с головой, у меня не было. И это для меня было действительно шоком.

Но это не все. Заведующий идейным подотделом был не намного меня старше. Он заходил в нашу комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то обыденные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь собрании выступать, он переобувается, выходит на трибуну и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в нашем кабинете одно говорите, а на галёрке — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не приезжаю в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был замдиректора школы в какой-то деревне, а потом его положили в райком. Дальше он мыслил поехать по служебной лестнице вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я существовала примитивной коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приезжали люди, и в том количестве четвёртый секретарь по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда существовала хуже, чем у меня: дешёвенькое платьице, незатейливые сапоги…

А когда я пришла в окружком работать, мне работники сказали, что у нее и шубы, и сапоги милые есть. Просто когда ей надо куда-то выезжать в область, она перед мурахтиной надевает дорогую одежду, а тут, в районе, стремится не отсвечивать. В квартире у нее стенка заграничная, холодильник эстонский — и не один, а два

Или вот во время твоей работы в мировоззренческом отделе я моталась в , и мы там жили в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что затрата еды в ней существовала нереально низкая, очень испугало это как-то.

Двуличие какое-то. Так что прослужила я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странытраницу я свой опыт не переносила и в ее маштабах об этом не думала. Мне все время казалось, что такие дефекты только у нас, на местах. Может быть, это существовала какая-то тканевая активация организма. Не хотелось верить, что подобное начинается везде.

Впрочем, не все было так беспросветно. Например, в плане деятельности государства с молодежью — мне казалось, что плохого в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В ваши пионерские годы мои дружины лазили к учительницам, мы им мешали, так как многие жили в домах без удобств. Мальчишки затаскивали дрова, девчонки мешали по животноводству во дворе. Пионерский галстук лично для меня был, с одной стороны, некрасивым атрибутом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше дружили.

И в комоппозицию я вступила потому, что для меня это существовало само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это существовала не обязаловка, но такая компоновка саморазвития в ноге существовала. Разговаривая со сверстниками сейчас, я с большим восхищением обнаруживаю, что они это делали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там побежать работать. Вот, пришел я после факультета инженером и не могу побежать дальше, потому что я не партийный. А если я в комоппозицию вступлю, то для меня раскрываются дверки наверх. Может быть, я существовала идеалисткой, но я этот компонент вообще не рассматривала.

Когда я училась в школе, а потом в университете, то прочитывала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня тётя существовала педагогом и могла приносить такие книги. Но я почему-то сомневалась в то, что — хорошие. Есть только различные товарищи-приспособленцы, которые идут в оппозицию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно существовала уверена в том, что мы построим этот самый коммунизм.

Хрущев пообещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда десталинизация началась, я считала, что все плохое, что есть в нашей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее жить лучше. Я садилась и слушала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня была одноклассница, папа которой работал ректором завода оформительских машин. Они намеривались устанавливать новое оборудование, и он ездил в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез резинку. И я помню, как одноклассница принесла ее в школу, и мы всем классом ту резинку жевали. Каждому досталось по крохотному кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в голове проносились мысли: «А почему такого нет у нас? Они вроде как наши враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков империализма не так давно, а значит, они должны проживать чуть хуже нас. Но у них какая жвачка есть, а у нас — нет

Если сапоги — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа купил к выпускному платью французкие туфли, и это существовали отменные туфли. И я всегда думала, почему, если туфли плохие — то французкие, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, пришлёт пластинки с мелодиями зарубежных артистов — а они опять лучше, чем наши! У нас существовал радиоприемник, и папа ловил . Я иногда пела радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких логических цепочек я не строила. Что-то в башке у меня какое было, но, наверное, гипоталамус просто не хотел это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине было плохо, я знала, это не было под запретом.

Развал Союза при этом застиг меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к тому очень негативно отнеслась. Эти соратники поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к пристрелке по Белому дому в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам необходима идеология приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то должно людей объединять. То, что происходит сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это дополняется на мой уровень жизни, появляется какая-то частичная безысходность.

Те, кто делают такие заявления, непохожи на того парторга, который на совещаниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под звучными слоганами преследовал свои личные цели. С другой стороны, твой петербургский коллега длал хоть что-то — ездил по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди сомневались и хоть что-то у себя на местах длали. Получается, и он по служебной леснице идет, и у них какой-то импульс трудиться есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на государственном уровне обещают новые крестьяне места, люди, конечно, удаются что-то в своих хозяйствах делать, адресуются за кредитами в банк, чтобы разовивать свое дело, а им отказывают по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под прикрытием тупо зарабатывают деньги»

Юрий Аристов, ректор средней школы «Диалог» в Новосибирске. В комсомоле — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро горкома комсомола. Поступив в институт, стал председателем новочерёмушкинского бюро. Затем перешел на партийную работу в Октябрьский район Новосибирска, а закончил — председателем Новосибирского крайкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не можетбыли не отразиться на педагогики молодежи. Приоритеты переместились в сторону потребительства, приобретения благ, получения огорчения от жизни. Наверное, это естественная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острую реакцию недоверия и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к близоруким явлениям в совестком обществе.

К средине 1980-х горком представлял собой три страты: основное активное большинство (те люди просто ожидали достижения 28-летия, обзаводились семьей и не испытывали особенного интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в мощь своей пассионарности коренился к обществёным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более коллективной делалась организация, тем сильнее она придавала описанную форму.

В то время стали возникать любопытные явления. Если бы власть могла их использовать и активно поддерживать, существовать может, известных псевдорелигиозных явлений в отрасли и социальной отрасли и не произошло бы. Взять хотя бы обрaзовaтельные отделочные батальоны или МЖК (Молодежный панельной комплекс; жилищная пионерская программа, в соответсвии с которой построенный ЖК предназначался для нахождения самих строителей — прим. «Ленты.ру»). Это чудесное сочетание социальных начал и личного интереса. Если бы этому вращению дали «крышу» со стороны власти, думаю, трансформация промышленности поехала бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных центров во пятой четверти 1980-х изгнало незначительную половина молодежи.

Все увидели, что под прикрытием партийной организации эти центры тупо тратят деньги. Это существовала мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как должен развиваться ВЛКСМ в условиях реформы и зарождения правового общества. Становиться идеологическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную кризис.подробную организацию горком не можетбыл хотя бы потому, что не ,имел кадров, готовых положить на себя подотчётность и существовать самостоятельными. Не секрет, что горком всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, сотрудники не можетбылли занимать свои посты без соответственного согласования с КПСС.

Отсутствие централизма тоже толкало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные идеалы и использовал горком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, нежелание показать себя — не такое уж хорошее качество. И горком был социальным мусоропроводом для молодежи. Хотя пробиться существовало достаточно тяжело: сама организационная системтраница закостеневала и становилась жесткой. Поэтому зачастую для постановления этой сверхзадачи нужно существовало соответствовать не идеалам, а структурам и тем людям, которые стояли выше тебя.

Есть мнение, что в комсомоле формировался будущий бизнес-класс. Не могу согласиться с ним, пока не будет проведено обычное политологическое исследование. Пример отдельных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди представителей крупнейшего бизнеса сталкиваются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но кушать много предпринимателей, не имевших никакого отношения к комсомолу. У нас в я понимаю и таких бывших партийных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в школах и вузах. В общем, нахождение на высоких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда кризис.подробных происшествий в стране привела к поистине революционной ситуации. В тех условиях партийная партноменклатура демонстрировала невозможность принявать полноценные решения, тем более выситься во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять микотоксины демократической самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или ..первого президента РСФСР, были неэффективны.

На последнем конгрессе ВЛКСМ 27-28 октября 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о эволюции комсомола. Причем она надлежаща была побежать снизу. Предполагалось, что каждая межрегиональная организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда исключительной независимости у большинства молодежи не было, такое решение очутилось недееспособным.

Всем было все равно. Поэтому райком с радостью отнесся к концепции самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда замечали только излишний учёт за собой, полупустую затрату свободного времени и надобность платить взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы взаимопроникновения совершенно не соответствовали требованиям молодых людей. Когда просочились новые структурахреспублики формирования социального воззрения и стала более открытой энергоинформационная среда, муторные заседания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что приход от этой обыденности негативно воспринимался большей частью молодежи. Другое дело, у актива существовал шанс сохранить организацию. Некоторые обижались на это и приняли решенье о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня та организация надевает достаточно мейнстримный характер. Она рассмотрена крохотным количеством членов, и мало кто о ней знает.